 |
| Maria Aliokhina |
Aurore Martin, incarcérée en Espagne depuis début novembre, va être remise en liberté par les autorités espagnoles contre le versement d’une caution de 15.000 euros, selon son avocate, Me Amaia Recarte. Sa libération interviendra vraisemblablement samedi, a précisé cette dernière. Avant d’ajouter que cette décision avait été prise par les magistrats de l’Audiencia Nacional, la plus haute juridiction espagnole.
Aurore Martin, militante indépendantiste de Batasuna est écrouée à la prison madrilène de Soto del Real. La justice espagnole lui reproche en effet sa participation à des meetings politiques de Batasuna pour laquelle elle risque douze ans de prison. Ces faits ne sont pas répréhensibles en France.
Mais pas nos camarades des Pussy Riot !
Nadejda Tolokonnikova et Maria Aliokhina, purgent une peine de deux ans fermes dans des prisons séparées. Motif ? Avoir entonné une "prière punk" à la Saint-Vierge contre le président kagébiste russe Poutine dans la cathédrale du Christ-Sauveur en février dernier. Leur condamnation confirmée en appel le 10 octobre avait déclenché une vague de protestations et de soutiens à travers le monde.
Maria Akekhina est emprisonnée dans un goulag de l’Oural, en Russie. Dans sa lettre, elle raconte ses premières expériences du milieu carcéral.
La « zone » (mot utilisé pour parler des camps en Russie) est entourée d’usines et les prisonnières respirent des fumées toxiques à longueur de journée. « Tout est gris aux alentours, et, même si quelque chose est d'une autre couleur, il y a toujours une nuance de gris dedans. Tout: les bâtiments, la nourriture, le ciel, les mots », écrit-il, qualifiant son quotidien « d’anti-vie ».
Tous les matins, elles se lèvent dans le froid glacial à 5h30. Il n’y a que deux toilettes et trois lavabos pour 40 détenues, une lecture quotidienne du règlement intérieur de la prison. Pour avoir la moindre chance de bénéficier libération anticipée elles doivent « coudre douze heures par jour pour 25 euros par mois, ne pas se plaindre, piéger ses codétenues, se taire et tout endurer sans piper mot », conclut-elle.
Selon le quotidien populaire Komsomolskaïa Pravda, Maria Aliokhina avait averti ses proches, par téléphone, de menaces. Elle avait demandé le soutien d’organisations de défense des droits de l'homme. La jeune femme de 24 ans aurait refusé d’entamer une pseudo "grève de la faim" avec les autres détenues marionnettes de la police politique. "Elle a été surprise et elles ont commencé à se comporter de manière agressive".
Le porte-parole de la prison Berezniki dans lequel est enfermée Maria Aliokhina a annoncé son transfert: "des tensions sont apparues dans les relations (avec d'autres détenues...) et apparemment, pour prévenir toute escalade, elle a décidé de déposer une demande auprès de la direction de la prison et ils l'ont déplacée dans une cellule individuelle".
Plus que jamais elle est en danger de mort et son unique bourreau est Poutine qui devra répondre personnellement et sur sa tête de la suite des événements.
Maria Akekhina est emprisonnée dans un goulag de l’Oural, en Russie. Dans sa lettre, elle raconte ses premières expériences du milieu carcéral.
La « zone » (mot utilisé pour parler des camps en Russie) est entourée d’usines et les prisonnières respirent des fumées toxiques à longueur de journée. « Tout est gris aux alentours, et, même si quelque chose est d'une autre couleur, il y a toujours une nuance de gris dedans. Tout: les bâtiments, la nourriture, le ciel, les mots », écrit-il, qualifiant son quotidien « d’anti-vie ».
Tous les matins, elles se lèvent dans le froid glacial à 5h30. Il n’y a que deux toilettes et trois lavabos pour 40 détenues, une lecture quotidienne du règlement intérieur de la prison. Pour avoir la moindre chance de bénéficier libération anticipée elles doivent « coudre douze heures par jour pour 25 euros par mois, ne pas se plaindre, piéger ses codétenues, se taire et tout endurer sans piper mot », conclut-elle.
Selon le quotidien populaire Komsomolskaïa Pravda, Maria Aliokhina avait averti ses proches, par téléphone, de menaces. Elle avait demandé le soutien d’organisations de défense des droits de l'homme. La jeune femme de 24 ans aurait refusé d’entamer une pseudo "grève de la faim" avec les autres détenues marionnettes de la police politique. "Elle a été surprise et elles ont commencé à se comporter de manière agressive".
Le porte-parole de la prison Berezniki dans lequel est enfermée Maria Aliokhina a annoncé son transfert: "des tensions sont apparues dans les relations (avec d'autres détenues...) et apparemment, pour prévenir toute escalade, elle a décidé de déposer une demande auprès de la direction de la prison et ils l'ont déplacée dans une cellule individuelle".
Plus que jamais elle est en danger de mort et son unique bourreau est Poutine qui devra répondre personnellement et sur sa tête de la suite des événements.
Личности не нужны, нужны привыкшие
Опыт, который сегодня многим может пригодиться
У моего рассказа нет начала. Нет и самого рассказа. Есть невозможность происходящего, сложенная с помощью слов.
Вряд ли кто-то подтвердит мои слова, найдутся многие, кто их опровергнет, будет сначала вяло, потом все более увлекаясь и в конце очень даже живо вам говорить: «У нас все нормально». Или даже нет — «хорошо». «В ИК-28 все хорошо», — говорят заключенные, администрация, «правозащитники».
Камера в ШИЗО ИК-28. В «одиночку» Алехина была переведена по ее просьбе из-за конфликта с кем-то из заключенных
ИК-28 — женская исправительная колония в Пермском крае, окруженная заводами и тайгой. Есть доля иронии в том, что я, будучи когда-то частью экологического движения, попадаю в зону, где дышат отходами вредного производства. Все вокруг серое, если даже оно и другого цвета — все равно содержит оттенок серого в себе. Все: здания, пища, небо, слова. Это антижизнь на автономном участке пространства.
Сюда привозят этапом, в моем случае — из Москвы через три пересыльные тюрьмы (СИЗО Кирова, Перми, Соликамска), через три столыпинских вагона и множество автозаков. Когда последний из них подъехал к высоким железным воротам, в нем прибыли 19 человек. 19 новых заключенных: будущих швей, раскройщиков и подсобных рабочих.
Выйти по УДО — совсем несложно. Для этого шьют по 12 часов в день за тысячу рублей в месяц; не пишут жалоб; подставляют, доносят, молчат и терпят
От ворот до места обыска мы идем, согнутые под тяжестью сумок. У меня их три, и общий вес почти равен моему собственному.
*ШИЗО — штрафной изолятор. ПКТ — помещение камерного типа.
Мы идем в здание, обнесенное каменным забором, — ШИЗО/ПКТ*, здесь с нас снимут всю одежду и отправят в корпус карантина в одинаковых клетчатых халатах.
В карантине осужденных адаптируют, а точнее — учат привыкать. Привыкать вскакивать в полшестого утра и бежать скорее в ванную (кроме меня, «ванной» эту комнату никто не называет): раковины — три, туалета — два, заключенных — сорок, мы торопимся и в шесть утра, уже партиями по десять человек, бежим в кухню на завтрак. При этом нужно успеть в каптерку, где хранятся все вещи, в том числе и продукты, — если, конечно, мы хотим пить чай; впрочем, попасть туда надо обязательно, так как пижама не может находиться под подушкой. После двух недель умывания ледяной водой мои руки уже не похожи на руки, я могу помыть их и теплой, но за ней очередь и тоже нужно бежать. Бежать надо будет постоянно еще полтора года. Я привыкаю. Мы привыкаем все вместе в так называемой гостиной-ПВР.
Спальное помещение колонии № 28
ПВР — это Правила внутреннего распорядка, имеется в виду, что в карантине мы должны выучить их наизусть, и это не шутка. Не то чтобы мы учим, но каждый день садимся их слушать (кто-то один читает вслух). Так эта комната получила название ПВР, под дверным косяком при входе даже висит соответствующая надпись. Мы ходим в ПВР читать ПВР. Никакого абсурда. Чтобы не уснуть в ПВР (в углу видеокамера), я ухожу во двор убирать снег лопатой. Двор (это не двор, а небольшой квадрат земли, обнесенный проволокой) прилагается к каждому бараку.
Чтобы не уснуть, нужно придумывать дела: связывать нитками сигареты (пачки запрещены, их выкидывают при обыске, сигареты сваливают в один большой мешок), собирать спички обратно в коробки, пришивать бирки с фамилией к форме, делать опись вещей. Чтобы не уснуть. Уснуть, сидя в ПВР, — это нарушение, плохо пришитая бирка — это нарушение, незастегнутая пуговица на пальто при построении — это нарушение.
Триада «преступление-наказание-исправление», любая концепция вокруг этих терминов ничтожна. Фактически здесь просто ищут нарушения. Главная штука для манипуляций — УДО. Тебя спрашивают: хочешь УДО? Тогда изволь адаптироваться. Об УДО половина бесед. «А когда у тебя УДО?», «Думаешь, получится уйти?», «А что будешь делать после УДО на воле?», «Скорее бы выйти по УДО».
Выйти по УДО — совсем не сложно. Для этого шьют по 12 часов в день за тысячу рублей максимум в месяц; для этого не пишут жалоб; для этого подставляют, доносят, наступают на остатки принципов; для этого молчат и терпят; для этого привыкают.
Есть понятие «система социальных лифтов» — ряд критериев, по соблюдению/несоблюдению которых комиссия по УДО определит, исправился осужденный или нет. Их тоже читают вслух.
Не нарушать, работать, посещать мероприятия, библиотеку, психолога, молельную комнату (всем еще не надоело говорить, что у нас светское государство?). Иметь социально-показные связи, т.е. не терять контакт с родственниками.
В итоге весь комплекс действий осужденного совершается для галочки к УДО, а не как результат личностного роста. В моей беседе с психологом последняя сравнила это с карьерным ростом, приведя себя в пример. «У нас, военных, так же», — сказала она. И это горькая правда: у половины страны так же, как у осужденных за преступления. Личности не нужны, нужны привыкшие. «И ничего не изменится», — говорим в один голос я и одна из осужденных. Только выбор в безнадежной ситуации делаем разный.
Уснуть, сидя в ПВР, — это нарушение, плохо пришитая бирка — это нарушение, незастегнутая пуговица на пальто при построении — это нарушение
«Привыкнуть, зная, что безнадежно, и бороться, зная, что безнадежно. Я думаю, — продолжает она, — вот террористы захватывают самолет или театр, но ни разу, нигде они не захватывают тюрьму». Потому что мы никому не нужны — мой вывод вырывается автоматически, шепотом. В этот момент — поздней ночью, когда одна смена рабочих на фабрике сменяет другую, — я на секунду ощущаю страшное единство между собой и отсидевшим более двадцати лет человеком, единство в ненужности, выкинутости перед всем объективным. Перед «обществом», властью — внутри мертвого мира, парадоксальным образом рождающего людей зоны. фотографии: РИА Новости
Опыт, который сегодня многим может пригодиться
У моего рассказа нет начала. Нет и самого рассказа. Есть невозможность происходящего, сложенная с помощью слов.
Вряд ли кто-то подтвердит мои слова, найдутся многие, кто их опровергнет, будет сначала вяло, потом все более увлекаясь и в конце очень даже живо вам говорить: «У нас все нормально». Или даже нет — «хорошо». «В ИК-28 все хорошо», — говорят заключенные, администрация, «правозащитники».
Камера в ШИЗО ИК-28. В «одиночку» Алехина была переведена по ее просьбе из-за конфликта с кем-то из заключенных
ИК-28 — женская исправительная колония в Пермском крае, окруженная заводами и тайгой. Есть доля иронии в том, что я, будучи когда-то частью экологического движения, попадаю в зону, где дышат отходами вредного производства. Все вокруг серое, если даже оно и другого цвета — все равно содержит оттенок серого в себе. Все: здания, пища, небо, слова. Это антижизнь на автономном участке пространства.
Сюда привозят этапом, в моем случае — из Москвы через три пересыльные тюрьмы (СИЗО Кирова, Перми, Соликамска), через три столыпинских вагона и множество автозаков. Когда последний из них подъехал к высоким железным воротам, в нем прибыли 19 человек. 19 новых заключенных: будущих швей, раскройщиков и подсобных рабочих.
Выйти по УДО — совсем несложно. Для этого шьют по 12 часов в день за тысячу рублей в месяц; не пишут жалоб; подставляют, доносят, молчат и терпят
От ворот до места обыска мы идем, согнутые под тяжестью сумок. У меня их три, и общий вес почти равен моему собственному.
*ШИЗО — штрафной изолятор. ПКТ — помещение камерного типа.
Мы идем в здание, обнесенное каменным забором, — ШИЗО/ПКТ*, здесь с нас снимут всю одежду и отправят в корпус карантина в одинаковых клетчатых халатах.
В карантине осужденных адаптируют, а точнее — учат привыкать. Привыкать вскакивать в полшестого утра и бежать скорее в ванную (кроме меня, «ванной» эту комнату никто не называет): раковины — три, туалета — два, заключенных — сорок, мы торопимся и в шесть утра, уже партиями по десять человек, бежим в кухню на завтрак. При этом нужно успеть в каптерку, где хранятся все вещи, в том числе и продукты, — если, конечно, мы хотим пить чай; впрочем, попасть туда надо обязательно, так как пижама не может находиться под подушкой. После двух недель умывания ледяной водой мои руки уже не похожи на руки, я могу помыть их и теплой, но за ней очередь и тоже нужно бежать. Бежать надо будет постоянно еще полтора года. Я привыкаю. Мы привыкаем все вместе в так называемой гостиной-ПВР.
Спальное помещение колонии № 28
ПВР — это Правила внутреннего распорядка, имеется в виду, что в карантине мы должны выучить их наизусть, и это не шутка. Не то чтобы мы учим, но каждый день садимся их слушать (кто-то один читает вслух). Так эта комната получила название ПВР, под дверным косяком при входе даже висит соответствующая надпись. Мы ходим в ПВР читать ПВР. Никакого абсурда. Чтобы не уснуть в ПВР (в углу видеокамера), я ухожу во двор убирать снег лопатой. Двор (это не двор, а небольшой квадрат земли, обнесенный проволокой) прилагается к каждому бараку.
Чтобы не уснуть, нужно придумывать дела: связывать нитками сигареты (пачки запрещены, их выкидывают при обыске, сигареты сваливают в один большой мешок), собирать спички обратно в коробки, пришивать бирки с фамилией к форме, делать опись вещей. Чтобы не уснуть. Уснуть, сидя в ПВР, — это нарушение, плохо пришитая бирка — это нарушение, незастегнутая пуговица на пальто при построении — это нарушение.
Триада «преступление-наказание-исправление», любая концепция вокруг этих терминов ничтожна. Фактически здесь просто ищут нарушения. Главная штука для манипуляций — УДО. Тебя спрашивают: хочешь УДО? Тогда изволь адаптироваться. Об УДО половина бесед. «А когда у тебя УДО?», «Думаешь, получится уйти?», «А что будешь делать после УДО на воле?», «Скорее бы выйти по УДО».
Выйти по УДО — совсем не сложно. Для этого шьют по 12 часов в день за тысячу рублей максимум в месяц; для этого не пишут жалоб; для этого подставляют, доносят, наступают на остатки принципов; для этого молчат и терпят; для этого привыкают.
Есть понятие «система социальных лифтов» — ряд критериев, по соблюдению/несоблюдению которых комиссия по УДО определит, исправился осужденный или нет. Их тоже читают вслух.
Не нарушать, работать, посещать мероприятия, библиотеку, психолога, молельную комнату (всем еще не надоело говорить, что у нас светское государство?). Иметь социально-показные связи, т.е. не терять контакт с родственниками.
В итоге весь комплекс действий осужденного совершается для галочки к УДО, а не как результат личностного роста. В моей беседе с психологом последняя сравнила это с карьерным ростом, приведя себя в пример. «У нас, военных, так же», — сказала она. И это горькая правда: у половины страны так же, как у осужденных за преступления. Личности не нужны, нужны привыкшие. «И ничего не изменится», — говорим в один голос я и одна из осужденных. Только выбор в безнадежной ситуации делаем разный.
Уснуть, сидя в ПВР, — это нарушение, плохо пришитая бирка — это нарушение, незастегнутая пуговица на пальто при построении — это нарушение
«Привыкнуть, зная, что безнадежно, и бороться, зная, что безнадежно. Я думаю, — продолжает она, — вот террористы захватывают самолет или театр, но ни разу, нигде они не захватывают тюрьму». Потому что мы никому не нужны — мой вывод вырывается автоматически, шепотом. В этот момент — поздней ночью, когда одна смена рабочих на фабрике сменяет другую, — я на секунду ощущаю страшное единство между собой и отсидевшим более двадцати лет человеком, единство в ненужности, выкинутости перед всем объективным. Перед «обществом», властью — внутри мертвого мира, парадоксальным образом рождающего людей зоны. фотографии: РИА Новости
Aucun commentaire:
Enregistrer un commentaire